Скрипит дверь. Я оборачиваюсь и вижу бабушку. Она нацепила ярко-розовое… нечто. Кофту? Мантию? Шторку для душа? Поверх еще более яркого сиреневого платья в цветочек. Волосы ее распущены; их дикие волны словно заряжены электричеством. Она накрасила губы баклажанного цвета помадой. На громадных ногах – ковбойские сапоги. Она выглядит прекрасно и безумно. Впервые со смерти Бейли она идет куда-то на ночь глядя. Бабушка машет мне, подмигивает и спускается по ступенькам. Я вижу, как она удаляется через сад. Выходя на дорогу, она оборачивается, придерживая волосы рукой, чтобы их не сдуло ветром.
– Слушай! Я считаю, что Биг продержится месяц. А ты?
– Шутишь? Две недели максимум.
– Твоя очередь быть шафером.
– Хорошо, – улыбаюсь я.
Она улыбается в ответ, и все ее царственное лицо лучится юмором. Сколько бы мы ни притворялись, но все равно для Уокеров нет ничего веселее, чем мысль об очередном браке дяди Бига.
– Будь умницей, Горошинка. Если что, ты знаешь, где нас искать.
– Все будет хорошо, – отвечаю я, ощущая на ногах тяжесть коробки.
Как только она уходит, я поднимаю крышку. Я готова. Вот они, все эти письма и записки, скопившиеся за шестнадцать лет. Я думаю о том, как бабуля быстро записывала рецепт, или мысль, или вообще какую-нибудь ерунду, которой хотела поделиться с дочерью или которую хотела запомнить сама. Может, клала в карман и держала там весь день, а потом, перед сном, кралась на чердак и опускала записку в ящик, в этот почтовый ящик, откуда никто не забирал письма, год за годом, не зная даже, прочтет ли дочь ее послания, не зная, прочтет ли хоть кто-нибудь…
Я тихо охаю, потому что ведь это абсолютно то же, что делала и я: писала стихи и разбрасывала по ветру в той же надежде, что кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь сможет понять, кто я такая, кем была моя сестра и что с нами случилось.
Я достаю конверты, пересчитываю их: пятнадцать. На всех стоит имя Пейдж, а рядом – год. Я нахожу первое письмо, которое бабуля написала дочери шестнадцать лет назад. Вскрывая конверт, я представляю себе, что рядом со мной сидит Бейли. Ну что ж, говорю я ей, давай познакомимся с мамой.
Ну что ж, говорю я сегодня всему миру. Как истинный бардакист, я говорю «ну что ж».
Ферма семьи Шоу возвышается над Кловером. Огромная территория перекатывается волнами золотистой зелени с самого холма до границ города. Я вхожу в железные ворота и направляюсь к конюшням. Тоби там: разговаривает с прекрасной черной кобылкой, снимая с нее седло.
– Не хотела тебя отвлекать, – говорю я и подхожу к нему.
Он оборачивается:
– Ленни! Ого!
Мы улыбаемся друг другу как полоумные. Я думала, что странно будет встретиться с ним теперь, но похоже, что мы оба в восторге. Я смущаюсь и начинаю гладить теплую влажную шерстку лошади. От ее крупа поднимается пар.
Тоби слегка хлопает меня поводьями по запястью:
– Я скучал по тебе.
– И я по тебе.
Я с облегчением замечаю, что внутренности у меня не сжимаются, даже сейчас, когда мы пристально смотрим друг другу в глаза. Ни единого спазма. Что, заклятие спало? Лошадь фыркает. Отличный комментарий, Черная красавица.
– Хочешь покататься? – спрашивает он. – Можем поехать на холм, я только оттуда. Видел целое стадо лосей.
– Слушай, Тоби… Честно говоря, я хотела сходить с тобой к Бейли.
– Хорошо, – отвечает он, не задумываясь, словно я предложила купить мороженого. Странно.
Я обещала себе, что больше не пойду на кладбище. Никто не говорит о разлагающейся плоти, червях и скелетах, но разве можно об этом всем не думать? Я делала все, что в моих силах, чтобы не задумываться о таких вещах. Разумеется, держаться подальше от кладбища было в моих интересах. Но прошлой ночью я, как обычно, перебирала вещи в шкафу Бейли и вдруг поняла: ей бы не хотелось, чтобы я всю оставшуюся жизнь цеплялась за волосы на ее расческе или за груды грязного белья, которые я отказываюсь стирать. Наверное, она бы подумала, что это ничем не лучше свадебного платья леди Хэвишем. Я представила, как она сидит на холме Кловерского кладбища, окруженная, словно свитой, старыми дубами, елями и соснами. И я подумала, что время пришло.
До кладбища можно дойти пешком, но, когда Тоби заканчивает работу, мы садимся в его грузовик. Он вставляет ключ зажигания, но не поворачивает его. Смотрит в лобовое стекло на золотистые луга, настукивая пальцами по рулю. Видно, что он собирается что-то сказать. Я прижимаюсь лбом к боковому стеклу и смотрю в поля. Как, должно быть, одиноко живется ему здесь! Через минуту я слышу его низкий убаюкивающий голос:
– Всегда жалел, что у меня нет брата или сестры. Завидовал вам. Вы были так близки. – Он крепче сжимает руль и смотрит перед собой. – Не мог дождаться, когда женюсь на Бейли, когда у нас появится этот ребенок… Хотел стать частью вашей семьи. Прозвучит абсурдно, но я думал, что помогу тебе справиться с этим. Собирался. Я знал, что Бейли бы порадовалась… – Он трясет головой. – И конечно, облажался. Я просто… не знаю. Ты понимала меня… Единственная из всех. И я чувствовал, что ты так близка мне, слишком близка. У меня в голове все смешалось.
– Но ты правда помог, – перебиваю я. – Ты был единственным, кто вообще смог до меня достучаться. И я тоже чувствовала эту близость, хоть и не понимала ее. Не знаю, что бы я делала без тебя.
Он поворачивается ко мне:
– Правда?
– Правда, Тоби.
Он улыбается своей самой доброй улыбкой и щурится:
– Ну что ж, теперь я вполне уверен, что смогу не лапать тебя. Если ты снова не напялишь то платье, разумеется. – Он вскидывает брови, выразительно смотрит на меня и смеется легким, беззаботным смехом. – Может, мы сможем иногда проводить время вместе… А то, если я продолжу отказывать бабуле, когда она приглашает меня на ужин, скоро она вышлет за мной наряд полиции.