– Естественно. – Она поднимает ногу в цветастой штанине, чтобы показать мне.
– Впечатляет.
Сара прыгает на стул и кидает на прилавок свою книгу «Написанное на теле» авторства Элен Сиксу.
– Ленни, эти французские феминистки в сто раз круче тупых экзистенциалистов. Я так прониклась их идеей jouissance. Оно означает трансцендентный восторг, о котором, я уверена, вы с Джо все и так знаете. – Она взмахивает невидимыми барабанными палочками.
– Знали, – поправляю я ее с глубоким вздохом и готовлюсь услышать худшее в истории – «А ведь я предупреждала».
– Но вчера… – Она недоверчиво трясет головой, пытаясь переварить новость. – Вы так резво сбежали с репетиции, что нас всех просто затошнило от бесспорных, неопровержимых, безошибочных признаков истинной любви, которая так и сочилась из ваших тел, что стремились друг к другу с силой магнитов. Рейчел чуть не взорвалась. И это было прекрасно! – И тут Сару осеняет. – Нет, только не это!
– Пожалуйста, давай обойдемся без твоих коров, лошадей и трубкозубов, ладно? Никаких нотаций.
– О'кей, обещаю. А теперь успокой меня, скажи, что это не так. Я же говорила, что у меня были дурные предчувствия.
– Ты была права. – Я прячу лицо в ладонях. – Джо увидел, как мы целуемся.
– Ты что, шутишь?
Я качаю головой.
Как нарочно, мимо окон кухни на скейтах проезжает компания крошечных копий Тоби. Рёву от них, как от «боинга».
– Но зачем, Ленни? Зачем ты вообще это делаешь? – Как ни странно, в голосе ее нет осуждения. Ей правда интересно. – Ты же не любишь Тоби.
– Нет.
– И ты помешана на Джо.
– Абсолютно помешана.
– Тогда зачем?
Вот уж вопрос на миллион долларов!
Я запихиваю начинку в одну трубочку, потом в другую и в процессе пытаюсь сформулировать свою мысль поточнее.
– Я думаю, дело тут в том, что мы оба очень любим Бейли. Наверное, это звучит безумно.
Сара таращится на меня:
– О да, звучит более чем безумно. Бейли вас обоих убила бы на месте.
Сердце бешено колотится у меня в груди.
– Не сомневаюсь. Но Бейли умерла, Сара. И мы с Тоби не знаем, как с этим справиться. Понятно? – Я раньше никогда в жизни не орала на Сару. Но сейчас я просто в ярости: она посмела сказать то, что я сама и так знаю. Бейли бы точно меня убила, и от этого мне хочется орать на Сару еще громче, что я и делаю: – И как прикажешь мне поступить? Епитимью на себя наложить? Умерщвлять плоть, опускать руки в известь, втирать в лицо перец, как святая Роза? Власяницу надеть?
Глаза у Сары чуть не вылезают из орбит.
– Да, именно это и сделай! – вопит она в ответ, но потом уголки губ у нее начинают подергиваться. – Угу, надень власяницу. И шляпу из волос. Волосяной костюм! – Лицо у нее искривляется гримасой смеха, и она слабо блеет: – Святая Ленни! – И сгибается пополам от хохота.
Наш гнев выливается в приступ неконтролируемого смеха: мы обе скрючиваемся в три погибели, хватаем ртом воздух. И это так прекрасно, даже если я умру от недостатка кислорода.
– Прости, – выговариваю я, совсем запыхавшись.
Сара еле дышит:
– Нет, это ты меня прости. Я же обещала, что не буду. Хотя выговориться было приятно.
– И мне…
Мария вплывает обратно, неся в фартуке помидоры, перец и лук, окидывает нас взглядом и командует:
– Так, выметайтесь отсюда, и ты, и твоя сдвинутая компашка. Отдохните.
Мы с Сарой падаем на скамейку перед рестораном. На улицу из гостиниц начинают выползать обгоревшие парочки, приехавшие из Сан-Франциско. Они замотаны в черное и рыщут в поисках завтрака, автосервиса или хорошего косячка.
Сара закуривает и трясет головой.
Надо же, я смогла поставить ее в тупик. Знаю, ей все еще хочется возопить: «О чем ты вообще думала, Ленни, о тысячи летающих лисиц?», но она сдерживается.
– Ладно. Сначала займемся возвращением этого Фонтейна, – спокойно объявляет она.
– Но как?
– Видимо, заставить его ревновать – не вариант.
– Видимо, да. – Задумчиво обхватив подбородок, я смотрю на тысячелетнюю сосну по ту сторону дороги. Дерево взирает на меня с нескрываемым ужасом. Оно явно желает дать мне хорошего пинка под юный зад. Моему юному заду очень стыдно.
– Знаю! – восклицает Сара. – Ты его соблазнишь. – Она опускает ресницы, складывает губы уточкой, затягивается и выпускает идеальный комочек дыма. – Беспроигрышный вариант. Попробуй вспомнить хоть один фильм, где бы это не сработало.
– Шутишь? Он ужасно обижен и зол. Я звонила ему сегодня три раза, и он отказывается со мной говорить. И помни, пожалуйста, что это я, а не ты – я и соблазнять-то не умею.
Я так несчастна. Все время вспоминаю, какое безжизненное и застывшее лицо было у Джо. Если есть на свете лицо, которое не проймешь соблазнениями, то это именно оно.
Сара одной рукой скручивает шарф, держа сигарету в другой:
– Тебе ничего не надо будет делать, Ленни. Просто заявись на завтрашнюю репетицию в шикарном виде. Так, чтобы он не смог устоять. – Она произносит «шикарном» так, словно в слове десять слогов. – Его гормональный всплеск и дикая страсть сделают все за тебя.
– А разве это не чудовищно – поверхностный подход, мисс французская феминистка?
– Аи contraire, та petite. Феминистки много пишут о том, что нужно гордиться телом и его langage. – Она взмахивает шарфом. – Как я уже говорила, для них важно понятие jouissance. Конечно, они используют его, чтобы перевернуть довлеющие патриархальные парадигмы и литературный канон, созданный белыми мужчинами, но об этом позже. – Она бросает сигарету на землю. – В любом случае, попробовать стоит. Будет весело! Мне-то уж точно.