– Бейли? – хмурится дядя. – Да нет, непохоже. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так радовался, получив отказ из Нью-Йоркского университета.
– Радовался? – Нет, вот это уж точно полный бред. – Ты что, шутишь? Она всю жизнь мечтала о Джульярде! Она т-а-а-ак старательно готовилась! Это была ее мечта!
Биг изучает мое пылающее лицо, а потом мягко возражает:
– И чья же мечта это была, Ленни? – Он складывает руки, будто играет на невидимом кларнете. – Потому что если уж кто-то та-а-ак старательно и готовился в этом доме, то это была ты.
О боже.
В моей голове звучит пронзительный голос Маргарет:
– Ты играешь восхитительно. Поработай над нервами, Ленни, и иди в Джульярд.
А я вместо этого бросила играть.
Сама запихала себя в коробку и сижу там, как чертик на пружинке.
– Иди-ка сюда. – Биг распахивает объятия, как крылья гигантской птицы, и смыкает их вокруг меня.
Я уютно устраиваюсь на его груди и стараюсь не думать о том, какой ужас испытывала каждый раз, стоило Маргарет заикнуться о Джульярде, каждый раз, когда я представляла, как…
– Мечты меняются, – говорит Биг. – Думаю, мечта Бейли поменялась.
Да, я знаю, так бывает. Но чего я не знала, так это что мечты могут прятаться у человека внутри.
Он прижимает меня крепче, и я совсем исчезаю в его руках. Вдыхаю терпкий аромат травки, что насквозь пропитал его одежду. Он гладит меня по волосам своей громадной лапищей. Я уже и забыла, как утешает присутствие дяди Бига, этой огромной печки. Я украдкой смотрю ему в лицо. По его щеке бежит слеза.
Через несколько минут он заговаривает снова:
– У Бейли, как и у многих, было шило в попе. Но мне кажется, что больше она все-таки была похожа на меня. Ну или на тебя в последнее время, раз уж об этом зашла речь. Рабыня любви. – Он улыбается так, словно только что принял меня в тайное общество. – Может, дело в этих проклятых розах; в них я как раз верю целиком и полностью. На сердце они влияют просто убийственно, клянусь тебе. Мы – словно лабораторные крысы, что целый сезон вдыхают их запах…
Он в задумчивости закручивает усы, видимо, позабыв, о чем говорил. Я терпеливо жду: он ведь под кайфом. Между нами то и дело проплывает аромат роз. Я вдыхаю его, думая о Джо. Я твердо знаю, что вовсе не розы вдохнули любовь в мое сердце, а сам этот мальчик, этот волшебный мальчик. Как я могла?
Где-то вдалеке кричит сова: пустой, одинокий крик, и мне тоже становится пусто и одиноко.
Биг как ни в чем не бывало возобновляет свои речи:
– Нет, не Бейли…
– Что ты имеешь в виду? – Я выпрямляюсь.
Он прекращает крутить ус; лицо его становится серьезнее.
– Когда мы были детьми, бабуля была совсем другой. Если у кого-то и есть беспокойный ген, то это у нее.
– Но бабуля ведь и за пределы нашего квартала редко выходит, – возражаю я, ничего не понимая.
Он усмехается:
– Знаю, знаю. Получается, я все-таки верю в этот ген: мне всегда казалось, что он был у моей матушки. Мне казалось, она каким-то образом запихнула его поглубже. Запиралась в своей мастерской и целыми неделями выплескивала жажду странствий на свои холсты.
– Ну а почему же тогда моя мама не поступила так же? – Я пытаюсь говорить тише, но на самом деле на меня накатывает ярость. – Почему ей так понадобилось сбегать, когда бабуле хватило переключиться на картины?
– Не знаю, дорогуша. Может, у Пейдж случай более запущенный.
– Случай чего?
– Не знаю! – По его голосу я слышу, что он так же растерян и сбит с толку, как и я. – Что там может заставить женщину оставить двух маленьких детей, брата и мать и не возвращаться целых шестнадцать лет. Вот то самое! Мы называем это жаждой странствий, но не каждая семья способна на такую снисходительность.
– И как же бы это назвали в других семьях? – спрашиваю я. Дядя никогда не делился своими размышлениями о маме. Может, от меня скрывают, что она просто сумасшедшая? Может, она и правда спрыгнула со своего дерева?
– Ленни, это совершенно не важно, как бы это назвали в других семьях. Это наша история, и мы вправе рассказывать ее так, как считаем нужным.
Это наша история, говорит он своим библейским голосом, и задевают меня эти слова тоже с библейской глубиной. Казалось бы, я столько читаю, что сама должна была додуматься. Но не додумалась. Никогда не рассматривала жизнь с этой стороны – как историю. Да, мне всегда казалось, что я нахожусь внутри какого-то сюжета, но автором я себя не считала, и права слова у меня тоже не было.
Но ты можешь рассказывать свою историю так, как сам захочешь, черт побери.
Это твое соло.
(Написано на странице, вырванной из «Грозового перевала» и нанизанной на ветку в лесу)
Отсутствие Джо накрывает утро, словно пелена. Мы с бабулей безвольно горбимся за кухонным столом, уставившись в разные стороны.
Вернувшись вчера ночью в Убежище, я убрала блокнот Бейли в картонную коробку и закрыла ее. Вернула святого Антония на каминную полку перед Полумамой. Не знаю, как найду маму, но уж точно не по Интернету. Я целую ночь думала над словами дяди Бига. Возможно, все в нашей семье совсем не такие, как мне казалось. Особенно я. Насчет меня дядя попал в самую точку.
А может, и насчет Бейли тоже. Может, он прав и у нее не было этого — что бы оно ни означало. Может, моей сестре больше всего хотелось остаться в нашем городке, выйти замуж и родить ребенка.