Проходит час, а я проверила всего несколько комбинаций. Я листаю блокнот. Бейли успела пройти много страниц. Когда она находила на это время? И где? Может, сидела за компьютером в университете? Потому что я не припомню, чтобы дома она часами торчала перед экраном, пока не покраснеют глаза. Я поражаюсь, до чего же она хотела найти маму. Что такого случилось в феврале? Может, Тоби попросил ее руки? Может, она хотела, чтобы мама присутствовала на их свадьбе? Но ведь Тоби сказал, что сделал ей предложение совсем незадолго до ее смерти. Надо с ним поговорить.
Я спускаюсь вниз, прошу у бабушки прощения, говорю ей, что меня весь день бросает из крайности в крайность (как и каждый другой день на самом деле). Она гладит меня по волосам и говорит:
– Ничего страшного, Горошинка. Может, погуляем завтра, поговорим…
Когда до нее наконец дойдет? Я не хочу говорить с ней о Бейли. Вообще ни о чем не хочу.
Я выхожу из дома. Тоби, стоя на стремянке, трудится над шпалерами в передней части сада. По небу протянулись золотые и розовые ленты. Двор весь золотится в лучах заходящего солнца, и розы, кажется, светятся изнутри.
Тоби замечает меня, напряженно вздыхает и, медленно спустившись со стремянки, складывает руки на груди:
– Хотел попросить прощения… Снова. Я в последнее время не в себе… – Он вглядывается мне в глаза: – Ты как, в порядке?
– Угу. Хотя про «не в себе» могу подписаться.
Он улыбается, и лицо его светится добротой и пониманием. Я немного успокаиваюсь. Мне стыдно, что час назад я хотела его гильотинировать.
– Я нашла в столе Бейли блокнот… – Мне хочется побыстрее узнать, известно ли ему что-нибудь, и еще мне хочется побыстрее сменить тему разговора. – Похоже, что она искала маму. И знаешь, делала она это как-то лихорадочно. Страницу за страницей исписывала псевдонимами, которые потом, наверное, гуглила. Она все возможные варианты проверила, целыми сутками, похоже, сидела. Не знаю, когда она этим занималась. И зачем.
– И я не знаю. – Он смотрит в землю, и голос его слегка дрожит. Он что-то от меня скрывает?
– В блокноте проставлены даты. Она начала эти поиски в конце февраля. Может, ты знаешь, не случилось ли чего-нибудь именно тогда?
У Тоби словно разом ломаются все кости, он сползает вниз по шпалере и плачет, закрыв лицо руками.
Что происходит?
Я склоняюсь к нему, встаю на колени и кладу руки ему на плечи.
– Тоби, – тихо говорю я. – Все хорошо.
Я глажу его по волосам. По шее и рукам у меня пробегают мурашки ужаса.
Тоби трясет головой:
– Нет, не хорошо. – Он едва может говорить. – Я даже не собирался тебе рассказывать…
– О чем? О чем ты не собирался мне рассказывать? – спрашиваю я пронзительным, безумным голосом.
– От этого будет только хуже, Ленни, и я не хочу, чтобы тебе становилось еще тяжелее.
– О чем ты?..
Все волосы на моем теле встают дыбом. Вот теперь я по-настоящему напугана. Что же может сделать смерть Бейли еще хуже?
Он берет меня за руку и крепко сжимает ее в своей:
– Мы ждали ребенка.
Я тихо охаю.
– Она была беременной, когда умерла, – продолжает он.
Нет, нет, такого просто не может быть.
– Может, она поэтому и искала маму. Мы узнали как раз где-то в конце февраля.
Мысль об этом лавиной проносится по моему сознанию, набирая скорость и вес. Моя вторая рука приземляется на его плечо; я смотрю Тоби в лицо, но на самом деле вижу, как моя сестра поднимает ребенка, корчит ему рожицы; вижу, как они с Тоби берут малыша за руки и ведут к реке. Или малышку. О боже! Заглянув Тоби в глаза, я понимаю, что он все это время нес такую ношу в одиночестве, и впервые со смерти Бейли мне становится жаль кого-то больше, чем себя. Я обнимаю его и начинаю укачивать. И потом, когда наши глаза встречаются и мы снова оказываемся в том безнадежном доме печали, куда не может попасть Бейли и где не существует Джо Фонтейна, я его целую. Я целую его, чтобы утешить, чтобы сказать, как мне жаль, чтобы показать, что я здесь, что я жива и что он тоже жив. Я целую его, потому что ничего уже не понимаю, многие месяцы уже не понимаю. Я целую его и целую, и прижимаю к себе, и глажу, потому что по какой-то чертовой причине я сейчас должна делать именно это.
Когда Тоби вдруг застывает в моих руках, я сразу понимаю.
Я понимаю, но я не знаю, кто это.
Сначала я думаю, что это бабуля. Кто же еще? Но это не она.
И не дядя Биг.
Я оборачиваюсь, и вот передо мной всего в паре метров стоит он. Застыл, точно статуя.
Наши взгляды встречаются, и он делает шаг назад. И спотыкается. Я выпрыгиваю из объятий Тоби, вспоминаю, как ходить, и мчусь к Джо, но он оборачивается и бежит прочь.
– Пожалуйста, подожди! – ору я. – Пожалуйста.
Он замирает спиной ко мне: темный силуэт на фоне горящих небес; дикое пламя охватывает горизонт. Я словно лечу с лестницы, кубарем пролетаю через ступеньки и не могу остановиться. Я подбегаю к нему, беру его за руку и пытаюсь развернуть к себе, но он вырывает ладонь, словно ему противно. И поворачивается. Медленно, точно под водой. Я жду, до смерти боясь посмотреть на него, увидеть, что я натворила. И вот он наконец стоит ко мне лицом. Черты застыли, из глаз ушла вся жизнь. Будто его восхитительная душа покинула тело.
Слова вырываются у меня изо рта:
– Это не так, как у нас с тобой… Я не чувствую… Это совсем другое, моя сестра…
Моя сестра была беременна, собираюсь объяснить я, но разве этим что-то объяснишь? Я отчаянно хочу, чтобы он понял, но сама не понимаю.