Небо повсюду - Страница 36

Он смотрит вверх, улыбается, и я со всех ног несусь вниз, наружу, под дождь, к нему.

– Я скучала, – говорю я, касаясь пальцами его щеки. С его ресниц падают капли и сбегают по щекам тонкими ручейками.

– Боже, и я скучал. – Он кладет ладони мне на лицо, и мы целуемся, и дождь льется на наши сумасшедшие головы, и все мое существо загорается радостью.

Не знала, что любовь – это чувствовать, как становишься ярким.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, когда у меня наконец хватает сил оторваться от него.

– Я увидел, что идет дождь, и сбежал из дома – захотел взглянуть на тебя, вот и все.

– Почему тебе пришлось сбегать?

Дождь промочил нас насквозь; рубашка липнет ко мне, а руки Джо липнут к ней, гладят меня по бокам.

– Я в заточении, – объявляет он. – Ну и прижали же меня! Оказалось, что бутылка, которую мы с тобой выпили, стоила четыреста долларов. А я и понятия не имел. Хотел тебя впечатлить, поэтому взял из подвала. Отец увидел пустую бутылку и пришел в ярость. Теперь я день и ночь сортирую древесину в мастерской, пока он щебечет со своей подружкой. Мне кажется, он забыл, что я понимаю по-французски.

Не знаю, что меня интересует больше: вино за четыреста долларов или новости о подружке. Решаю, что второе.

– С его подружкой?

– А, да забей. Мне просто необходимо было тебя увидеть, а теперь надо возвращаться. Я хотел подарить тебе вот это.

Он достает лист бумаги и быстро пихает его мне в карман, чтобы тот не промок. Потом снова меня целует.

– Ну все, я пошел. – Он не сдвигается с места. – Не хочу уходить от тебя.

– И я не хочу, чтобы ты уходил, – говорю я.

Волосы его совсем почернели от воды и вьются змеями вокруг блестящего лица. Мы стоим словно под душем. Bay. Стоять под душем с Джо.

Он смотрит поверх моего плеча, и глаза его суживаются.

– Почему он вечно тут торчит?

Я поворачиваюсь назад. В дверном проеме стоит Тоби и наблюдает за нами. Вид у него такой, словно его ударило стенобитным шаром. Боже. Наверное, он все-таки не ушел, наверное, просто сидел с бабушкой в мастерской или где-то еще. Он шире распахивает дверь, хватает скейт и без слов уносится прочь, мимо нас, ежась под струями дождя.

– Что происходит? – Джо сверлит меня взглядом. Все его тело неподвижно застыло.

– Ничего, правда, – отвечаю я ему, как и Саре. – Он очень расстроен из-за Бейли.

Что я еще могу сказать? Если я расскажу ему, что происходит между мной и Тоби даже после того, как он, Джо, меня поцеловал, то потеряю его.

Поэтому, когда он спрашивает: «Я веду себя как тупой параноик?», я усиленно киваю. И слышу голос в голове: «Никогда не зли трубачей».

Джо улыбается широкой, словно лужайка, улыбкой:

– Ну ладно. – И снова целует меня, по-настоящему, и мы пьем дождь друг у друга с губ. – Пока, Джон Леннон.

И он уходит.

Я тороплюсь в дом, переживая о том, что сказал мне Тоби, и о том, чего я не сказала Джо, и дождь смывает с меня следы этих прекрасных поцелуев.

Глава 22

Я лежу на кровати. В моих руках – антидот против любых тревог. Это ноты, все еще влажные от дождя. На самом верху страницы чудным угловатым почерком Джо написано: Для прекрасной кларнетистки с огромной душой от посредственного, скучного и бесталанного, но страстного гитариста. Часть 1, продолжение следует.

Я пытаюсь проиграть партию в голове, но без инструмента слышать музыку у меня получается неважно. Я встаю, беру кларнет, и через несколько секунд музыка наполняет всю комнату. Я вспоминаю, как он говорил мне, до чего одиноко звучит мой кларнет, как день без птиц, и понимаю, что эта мелодия целиком состоит из птичьих трелей, они вылетают из моего кларнета и разливаются в тихом летнем воздухе, по деревьям и по небу. До чего красиво! Я играю и играю, пока не выучиваю всю пьесу наизусть.

Уже два ночи, и, если я сыграю еще раз, у меня просто отвалятся пальцы, но меня охватила настоящая джорячка, и спать совсем не хочется. Я спускаюсь вниз чего-нибудь пожевать, и, когда возвращаюсь в Убежище, меня охватывает такое ослепительно сильное желание, что мне приходится зажать рот рукой, чтобы не закричать. Мне хочется, чтобы Бейлз лежала на кровати и читала. Я хочу рассказать ей про Джо, хочу сыграть его мелодию.

Мне нужна моя сестра.

Мне хочется швырнуть в Бога каким-нибудь зданием.

Я набираю в легкие воздух и выдыхаю с такой силой, что могу сдуть всю оранжевую краску со стен.

Дождь закончился; сквозь окно внутрь пробирается начищенная до блеска новизна ночи. Я не знаю, что делать, поэтому подхожу к столу Бейли и, как обычно, сажусь за него. Снова смотрю на визитку частного детектива. Я думала позвонить ему, но пока все как-то руки не доходили. И вещи я тоже не упаковала. Я подтягиваю к себе картонную коробку и собираюсь разобрать ящик или два. Смотреть на пустые коробки почти так же тошно, как и подумать о том, чтобы убрать ее вещи.

Нижний ящик забит школьными тетрадками. Целые годы бесполезной теперь работы. Я вынимаю одну наугад, провожу пальцами по обложке, прижимаю к груди и кладу в коробку. Все ее знания исчезли. Все, что она видела, слышала или читала. Ее особый взгляд на Гамлета или на маргаритки, ее мысли о любви, ее непоследовательные размышления наедине с собой – все это тоже кануло в небытие. Я как-то услышала фразу: когда кто-то умирает, в мире сгорает библиотека. Я наблюдаю, как она горит дотла.

Я складываю остальные тетрадки на первую, рядом с ящиком, и проделываю то же с соседней стопкой. Закрываю коробку и придвигаю новую. В этом ящике еще несколько школьных блокнотов и дневники, которые я не стану читать. Я пробегаю пальцами по стопке и кладу тетради одну за другой в коробку. На самом дне ящика я нахожу раскрытый блокнот. Все страницы исписаны ужасным почерком Бейли: строчки покрывают лист сверху донизу, кое-что перечеркнуто. Чувствуя укол вины, я беру тетрадь в руки. Моя вина сначала превращается в удивление, а потом перерастает в страх.